Новая земля. Закрытые острова

5

Мыс Морозова вторгается в море решительно, высоким обрывом. Мы прошли по самому краю. Обычно такие отвесы с мелкими уступами летом полны птичьих гнездовий… Он безнадёжно нагой, этот мыс. Холмики с худосочной травкой и те, пожалуй, можно сосчитать. Лишь поистёртый слой серой земельки, а под ним сразу – смесь глины и разрушенных пород чёрного цвета – мёрзлый ли песчаник или сланец какой – точно не скажу, но не гранит. Удивительно: и под пронзительными ветрами, голый выступ тундры был обитаем. В войну здесь стерегли вход в Белушью губу артиллеристы подвижной батареи № 570, при них – пост визуального наблюдения. Остатки бревенчатых срубов его устояли! Вечная мерзлота, жестокие зимы, летняя морось так и не расправились с накатами бывших землянок и блиндажей, когда железо давно уж рассыпалось в прах!

В войну, якобы отсюда Тыко Вылко из охотничьего «ремингтона» подбил немецкого летающего разведчика. Это легенда.

Есть другая история военной поры, и правдивая. В июле сорок третьего бойцы соседнего к западу поста на крохотном острове Подрезова отчаянно пытались предупредить моряков парохода «Рошаль» о минах на входе в Белушку. Рассказывал мне её старый капитан Юрий Дмитриевич Жуков – он тогда штурманил на «Рошале», ходил в арктических конвоях, за что, кстати, награждён орденом Красной Звезды.

Моё знакомство с капитаном Жуковым тесным не назвать. В пароходстве мы встречались трижды, но почти мимоходом – я оформлялся в арктические рейсы, и время меня подгоняло. Ещё виделись пару раз в редакции «Правды Севера». Однако коротких бесед хватило, чтобы осталось впечатление от его эрудиции, умения слушать и степенной внутренней культуры.

– Как у вас со временем? – всякий раз осведомлялся Юрий Дмитриевич, прежде чем завести разговор. А я чувствовал – и сам вопрос, и то, в какой момент и как он был задан, свидетельствуют – такт является природной чертой капитана.

Рассказывал Жуков неспешно, в строгой последовательности, частенько с юмором, по поводу тяжёлого своего прошлого шутил снисходительно…

– Я, знаете ли, плавать начинал с «анкетным хвостом» – чёрный крест на ленинградской прописке в паспорте – с таким и в Мурманске не жить. Устроился в Архангельске, хоть и долго куковал в пароходском резерве. О загранице не мечтал – только каботаж. 22 июня сорок первого пришёл в Онегу на «Карелии» – был такой грузопассажирский пароход. Осень ходил на однотипном «Мудъюге», зиму работал в шлюпочном цехе на Мосеевом острове. Весной плавсоставу уже не хватало кадров. На мой «анкетный хвост» закрыли глаза и назначили вторым штурманом на «Рошаль», старый каботажник…

– Но груз-то наверняка не по мирному времени брали?

– В трюмы – оружие, бомбы, снаряды, на палубу – бензин, керосин в бочках. Не пароход, а пороховой ящик. Тут же и двести пассажиров, военных и гражданских. В мирное время за такой «ассортимент» пошли бы под суд. Но у войны свои порядки….

– На «Рошале» имелось что-нибудь для самообороны?

– На полубаке стояла пушка. До сорок третьего года – деревянная, из столярного цеха «Красной кузницы». Настоящим был брезент, которым её укрывали… На врага она воздействовала «пугающим эффектом», но не всегда…

 

В июле сорок третьего мы шли из Архангельска в Белушку под охраной двух тральщиков. Днём, уже у Новой Земли, у нас лопнула цепь штуртроса. Застопорили машину, в дрейфе ремонтировались минут сорок. Конвоиры нас торопили, даже угрожали. Все очень нервничали – боялись немецких подлодок. В 16 часов я передал вахту, а вскоре по судну сыграли тревогу…

– Подлодка?

– Мы даже её перископ хорошо видели! Как лодка очутилась внутри нашего ордера, не знаю. Возможно, немцы вели нас давно и выходили в атаку на «Рошаль», но та заминка из-за штуртроса спутала им расчёты… Мы сразу оповестили своих конвоиров. Тральщик, который шёл справа, сбросил ход и стал опускаться к нам под корму, чтобы защитить. Вот здесь в него и угодила торпеда. Взрыв и как затонул тральщик, мы видели: осел кормой, задрал ржавый нос, завалился влево и ушёл под воду. Второй тральщик отвернул, чтобы подобрать уцелевших моряков, вскоре появились наши «летающие лодки» и стали бросать глубинные бомбы…

– Выходит, «Рошаль» остался без прикрытия?

– Командир конвоя дал нам семафор: «Следуйте зигзагом». Мы выжали из машины, что могли, и побежали в Белушью губу.

– Юрий Дмитриевич, простите, паника на судне была?

– В самый первый момент, после команды «Получить спасательные нагрудники»… Мы в тот раз везли большую группу гражданских, а они к тревогам не привычные. Пассажиры сгрудились у третьего трюма… Матросам пришлось кое-кому дать несколько зуботычин… Ещё наш орудийный расчёт на баке оказался без спасательных поясов, но это в спешке… Нет, как таковой паники не было. Растерянность, пожалуй… Мы, знаете ли, опасались второй подлодки. Немцы обычно нападали группой, и мы полагали, что вторая нас где-то поджидает. Поэтому дали форсированный ход и легли в сложный противолодочный зигзаг…. Пост связи с Подрезова нам без конца семафорил, но мы уже ни на что не отвлекались. Всё выяснили, когда пришли в Белушку. Оказывается, немцы выставили магнитные мины на входе в бухту, и пост с Подрезова об этом нас предупреждал… Уцелели чудом!

Первый капитанский рейс Жуков сделал в свои двадцать шесть на пароходе «Сочи». Впоследствии Юрий Дмитриевич не любил менять свои корабли – расставался с ними либо когда уходил на повышение, либо когда его пароход по ветхости отправлялся в утиль. Морской век Жукову выпал долгим, а список судов, на которых он капитанил, коротким. Если не считать «Карелии» и «Рошаля», на которых он ходил штурманом, это пароходы «Сочи», «Николай Бауман», «Юшар», «Петровский» и теплоход «Руза». Важно, как чётко Юрий Дмитриевич правил службу на них! Тем более во времена, когда за навигационную ошибку штурмана или капитана вообще могли поставить к стенке, а промах Жукова – сына «врагов народа», понятно, обошёлся бы ему дороже, чем остальным.

Капитан просто обречён постоянно держать своё ухо востро, чтобы не вляпаться в ЧП, будь то море или порт – такова профессия. Не оттого ли так чтимы у моряков нагрудные знаки за 5, 10, 15, 20, 25 и 30 лет безаварийной работы. Жуков «безаварийно проходил» 37 лет! Знака по такому случаю не нашлось. Тогда вручили ему сразу два – за 30, и за 5 лет – чтобы в сумме, хотя бы 35 вышло. Когда же не по своей воле попадал капитан Жуков в экстремальные ситуации, то держался в них молодцом: спас моряков греческого «Ириса» в шторм у Португалии, и наших советских, попавших под ракетный обстрел израильтян в сирийском Тартусе… Такое называется и чтится как профессионализм!

Капитана Жукова море испытывало не раз. Как и власть предержащие на суше. Однако он оставался самим собой – человеком разносторонних интересов и познаний, неординарно мыслящим, открытым для честной дружбы, где-то изысканным в манерах, порой щеголеватым в одежде, по-своему радушным и шебутным… Ему была присуща та внутренняя свобода, которой во все времена не хватало русскому человеку, и, к сожалению, в катастрофически нарастающей мере не хватает сегодня. Он никому не позволял унижать своё достоинство и никогда не унижал достоинства кого-либо, будь то – коллега, младший по рангу или по возрасту либо совершенно незнакомый, неведомого происхождения и рода занятий человек. Сказались ли тут дворянские гены Юрия Дмитриевича, либо так его воспитало с детства петербуржское окружение, но именно эту черту подмечали буквально все, кому довелось его знать. Ауру истинной интеллигентности ощущал любой, с первых же минут общения с Юрием Дмитриевичем.

Не потому ли и «береговое окружение» у капитана было особое – северный наш кудесник слова Степан Писахов, корифеи архангельской журналистики Калестин Коробицын и Зиновий Шадхан, народный артист СССР Сергей Плотников, писатели Владимир Беляев, Юрий Герман, Евгений Коковин, Юрий Казаков…

У Юрия Казакова в его знаменитых «Северных дневниках»: «И капитан «Юшара» Юрий Жуков совсем не походил на северного капитана, а скорее на капитана какой-нибудь тропической экспрессной линии – так он был смугл, изящен, такие были у него щёгольские усики, такая свежая рубашка с закатанными рукавами и такой галстук!»…

Больше десяти лет, как нет Юрия Дмитриевича… С полуголых и молчаливых скал мыса Морозова гладь западной части Белушьей губы выглядела студёной, но незамутнённой, умиротворённой. Даже ветры с Карской стороны не мешали размышлять…

Получается, в июле сорок третьего пароход Юрия Дмитриевича Жукова чудом спасся дважды: сначала от фашистской торпеды, а потом от мин. Игра случая? Или провидение? Может, угодно было Создателю, чтобы не погиб тогда «Рошаль», вот и даровал он жизнь его людям?! Штурману Жукову для того, чтобы он сумел прожить яркую жизнь.

 

6

Рано утром от главного грузового причала Белушки молча отвалил танкер. До этого несколько суток из его чрева в береговые ёмкости перекачивали топливо. По меркам океанских линий, танкер не очень крупный, хотя и современный, к тому же ещё и сиял свежей краской. На фоне однотонных грязноватых берегов бухты он определённо выглядел яркой игрушкой. Поэтому, когда танкер ушёл, казалось, будто он увёз с собой часть какого-то праздника. Не только причал, вся акватория Белушьей губы сразу опустела, и не верилось, что когда-то, в прежние годы здесь было тесно от кораблей…

Пустынными эти берега выглядели и когда появилось промысловое становище – как и построек, людей в нём было наперечёт. Парусные шхуны посещали Белушку от случая к случаю, а товарно-пассажирский пароходик из Архангельска тот жаловал по расписанию, но лишь два раза в навигацию. Явится, скажем, «Королева Ольга Константиновна», так всей фактории долгожданная радость! Причала не было – корабли становились на рейде. И дальше так, почти всю половину двадцатого века…

Картина решительно поменялась с той самой директивой Генштаба Вооружённых сил СССР от 7 сентября 1954 года. Она разом превратила новоземельские острова в испытательный полигон. Сначала в Белушью губу – «столицу» Новой Земли зачастили суда военных гидрографов, а потом уже и грузовые транспорты.

Самым первым строительным батальонам «объекта 700», как и в других местах побережья, достались для высадки голые места. Называлось – выгрузка на необорудованный берег. Но грузы исчислялись тысячами тонн, и вскоре ряжевые причалы появились и в Белушке, и в Рогачёво, и в губе Чёрной. Технология постройки везде одинаковая: большой деревянный сруб сажали на каменную подушку. Лес везли с Большой земли – из трюмов и с палуб сбрасывали прямо в воду гаваней – успевай, тащи на берег!

Анатолий Ильич Тифанов рассказывал:

– Осень, уже конец навигации – надо спешить. Пришёл последний в том году транспорт, разгружаться ему некуда. Побросали лес прямо в воду – транспорт ушёл. Ветер с моря прибил брёвна к берегу, но надолго ли? В любой момент ветер мог смениться, и тогда – прощай, груз! Приходит замполит Карасёв и говорит: «Ребята, надо что-то придумывать. Баграми по одному бревну вытаскивать – нам до следующего лета».

– Придумали?

– Ну, пришли мы, посмотрели. Надо лезть в воду. Октябрь. Но мы же моряки, воды не боимся! И с восьми утра как начали! Цепляли пачку брёвен тросом, а машина на берегу вытаскивала их на сушу. Волна идёт – тебя накрыло с головой. Вынырнул – и снова цепляешь. И ведь не ушли, пока всё не вытащили…

– А жили где?

– Жили в палатках, по одиннадцать человек. Внутри – двойные нары, и чтобы всем разместиться, приходилось раздеваться на улице, а уж потом нырять в постель. Привезли нас в палатку. Мы на ногах стоять не можем. Врач выписал по 100 граммов спирта. Выпили, залезли в спальные мешки и проспали чуть не сутки. И никто не заболел! Помню, командир сказал нам после этого: «Ребята, Родина вас не забудет!» А только ушли оттуда – и забыла…

– Быт для нас был делом третьим, – согласился Александр Николаевич Разницын, бывший рядовой воинской части 20330. – Первая задача – построить причал, вторая – принять технику и оборудование для испытаний. Мы были молодыми, себя не жалели, о последствиях не думали. До нового года жили в палатках – каждая в два яруса…

Разговор с ним был в самом конце девяностых. Оба моих собеседника уже были на пенсии, болели. Комитеты ветеранов подразделений особого риска тогда ещё только начинали организовываться в стране. В Северодвинске, если мне не изменяет память, такого ещё не было. Естественно, никакими пенсионными преимуществами или льготами первостроители полигона не пользовались, даже не слышали о таких.

На судьбах человеческих, зачастую на трагедиях рос полигон.

На поселковом берегу с давней поры сохранилось несколько причалов. Большинство из них выдержали удары времени и стихий, и если есть им на кого жаловаться, так на зазевавшихся штурманов – корабельными бортами смят привальный брус и вздыблен дощатый настил.

Полднем мы возвращались из тундры и привернули на один из таких старых причалов. Был разговор, будто бы изначально строили его специально для подлодок… Ряжевый фундамент, камень и сваи в тёмно-зелёных отметинах водорослей и тины, выбеленные брус и плотные доски настила, и тоже в пятнах, но яркой ржавчины и черни пролитого соляра. На самом причале – пара рейдовых бочек для постановки кораблей на якорь, кунг, шланги и несколько труб с вентилями – верно, остатки водовода. С дальнего от берега торца – пролом – якобы от навала «Яузы». У дизель-электрохода «Яуза» в самом деле прочная бортовая сталь и мощный форштевень, дереву против них не устоять.

Самый первый металлический плавучий причал – изобретение полковника Евгения Никифоровича Барковского – в Белушку прибуксировали из Северодвинска. Солидное восьмидесятиметровое сооружение на выдвижных опорах состыковали к ряжевому основанию в 1955-м, когда первый ядерный взрыв на Новой Земле расколол арктическую тишину. Полигон ещё строился, и многие из стройбата, что высаживался десантом на твердь островов, тот взрыв увидели.

Страна, ввергнутая в атомную гонку, спешила и везла на архипелаг несметное количество металла… И это не преувеличение уже потому, что ни в прошлом, ни в этом веке его никто не считал, хотя бы примерно, сколько доставлено на Новую Землю техники и оборудования, если так можно выразиться, в металлическом исполнении. А возили, естественно, морем, и выгружали на причалы Белушки, и уж отсюда техника и оборудование расходились во все концы огромного островного «хозяйства».

Но и в посёлке утиля оставалось немало, и в его окрестностях – списанные катера, плавбазы, баржи, понтоны глаз цепляют сразу. Собственно, и сегодня не только берега Белушьей губы, но и дно её усеяно железом. Рассказывали, несколько лет назад в воду бухты рухнул некий летательный аппарат. Обнаружить его с помощью магнитоискателей сочли делом обречённым – металл везде!

Недалеко, слева от главного причала, на прибрежье – плавбаза – давно уж отслужила своё. По современным меркам – мелочь – тонн четыреста или меньше водоизмещением, возможно, скроенная из бывшей самоходной посудины. Теперь же с берега на корму её завели швартов – цепь из приличных звеньев, и оттого смотрелась плавбаза каторжным узником. Перебрался на неё, перемахнув низкий помятый фальшборт. Над всей палубой сколочен навес из досок, поверх них – толь. Но всё мертво на судне, вырвано, разворочено и разбито. Краска давно вспузырилась и большей частью отлетела. Кнехты, шпили, трапы и поручни изъедены ржавчиной. Споткнулся мой взгляд на листах фанеры – ею обычно оббивали стены кают. Валялись листы с рваными, отсыревшими остатками обоев у трюмного капа. Не исключено, жили в низах плавбазы первые строители полигона или же испытатели…

Днём позже я вернулся к старому судну на цепи. Стоял на берегу, пытался представить, как могла выглядеть плавбаза в пятидесятых, у какого из причалов нашлось ей место. Вспомнил Василия Парфентьевича Кобелева – осенью пятьдесят седьмого был он на Новой Земле, и мне рассказал:

– Нашу плавказарму отбуксировали в Селезнёвку. Место это обычное, не запомнилось – вода, сопки, туман и больше ничего! День выдался пасмурным, разве что кое-где ветер облака раздёргивал. Смеркалось. Перед взрывом по трансляции дали объяву: «Уйти с палубы». Кто ушёл, а кто и остался. Я был на палубе. В той стороне, куда мы смотрели, вдруг как будто рассвело, и потом долго, минут пять, наверное, угасало, темнело. Вот и всё…

Плавбаза изуродованным днищем лежала на камнях с креном на правый борт. Стало быть, пустые глазницы иллюминаторов её левого борта целились на гаснущий и облачный восток. Кто знает, может, в пятьдесят седьмом в них тоже глядели люди, ждали с небес грома и отсверков атомного взрыва?!

Подошёл офицер – невысокого роста, но ладно скроенный, и форма на нём с тщанием подогнана, русоволосый, большие серые глаза на узком лице, чуть застенчив. Поздоровался, представился, спросил, кивнув в сторону причала, где часом раньше швартовался морской буксир:

– Вы не со спасателя?

– Нет, прибыл из Северодвинска. В Белушке по приглашению командования. Документы предъявить?

Он улыбнулся:

– Не надо…

– Вас, наверное, моя пилотка с панталыку сбила?

Он смутился:

– Кокарда Морфлота на ней… А гражданским сход на берег запрещён. Сами понимаете – закрытые острова…

С нашего места вид на бухту открывался внушительными свалками утиля. Помятые цистерны и битые технические ёмкости, остовы и кузова машин, бывшие контейнеры и просто металлические ящики соседствовали здесь с кучами резаных конструкций и деталей. Россыпи бочек из-под горючего, обрубки железных листов и труб обезображивали берег. Неоглядное скопище ржавого лома тянулось вдоль уреза воды и упиралось в старые пирсы.

Мы недолго, молча простояли:

– Вам такое в диковинку? – снова деликатно осведомился офицер.

– Нет. Случалось видеть. И даже похлестче… – я ему правду сказал – По Севморпути почти везде так, от Амдермы до Тикси…

– Тикси?

– Дальше Тикси на восток не ходил, и как там, не знаю – не видел…

– Наверняка та же картина, – спокойно, даже бесстрастно ответил он.

Зрелище свалки на берегу не удручало, но побуждало к размышлениям точно. В самом деле, куда девать металл, отработавший своё в Арктике? Вопрос давний, а для Новой Земли ещё и с нюансом, ведь в прошлом острова стерегли бдительней, чем границу. Какой уж вывоз лома на материк?! Однако слышал, будто бы в последние навигации металл всё-таки вывозят.

– Вывозили, – уточнил мой вопрос офицер. – Приходили несколько частников. Суда у них небольшие, и много в трюмы не берут. А сейчас дело как будто стихло, и наведаются ли они ещё – неизвестно.

– Может, нерентабельно?

Он подумал немного и ответил:

– Сомневаюсь. Слышал, корейцы предлагают Чукотку от утиля очистить. Взамен одно – металл, что найдут – себе, на переплавку. Отчего же корейцам в Арктике рентабельно, а нам нет? Возможно, секрет в быстрой выгоде. Не чёрный лом нашему частнику нужен, а цветной – он дороже. «Цветняк» на островах есть, но по тундре и у берегов в основном валяется чёрный. Что же теперь, сортировать? В хламе ковыряться?! У хорошего хозяина заведено вывозить его весь, подчистую. А это работа на годы…

Евгений »» 14.04.2019, 18:03

Категория: 2019, № 2, Арктика – наш дом, Избранные статьи