Юрий МОГУТИН. По рекам Севера, к поморам…
* * *
Я, как разобранный Богом на части «конструктор»,
А подо мною – Урал, трудовой, трёхколёсный.
Часть меня чукчам развозит по тундрам продукты,
Прочая в шторм на Оби налегает на вёсла.
Птица в плену принимает контуры клетки,
Клетка – подобие в ней содержащейся птицы,
Рыба становится блюдом, запутавшись в сетке,
Люди – лишь спицы Господней большой колесницы.
Быть неубитым таким назначеньем сугубым
Нам позволяют стихи – подстрекатели речи.
И воспаряем на миг над субстанцией грубой,
Чуя, как крылья растут из окрепших предплечий…
* * *
О лайках северных, о дождевых червях,
Ледком подёрнутых,
о клюкве индевелой,
О плавной поступи каменьев-черепах,
Бредущих к пристани, скучающей без дела
Средь барж покинутых и праздных катеров…
Зазимок близится шагами конокрада…
О, как слезит глаза чадящий костерок
И вкусно булькает бурда из концентрата!
То крупка сыплется, то дождик моросит.
Какой невзрачный октябрю подобран колер!
Должно быть, кончился у солнышка лимит…
И дождь шипит в костре, и лайки на приколе
Унылым брёхом дразнят тишину.
Им зайцы блазнятся, им чудится пороша.
Они живот положат за одну
Погоню жаркую,
их нетерпенье гложет,
Покуда я молчу, облокотясь
На дной какой-то ржавой бочкотары.
О лайках северных, о тундре…
Что за связь –
Меж нами всеми в этом мире старом?
И почему в такой же поздний час
Ты там, в Москве, сидишь одна без света?
Семь тысяч вёрст разъединяют нас,
Но что за нить связует нас при этом?
О лайках северных, о тундре, о кострах,
Мытарствах, странствиях,
пространствах без предела,
О жизни на семи сквозных ветрах,
О тех глухих краях, где юность пролетела…
* * *
Мой голод ел траву и жрал коренья,
Мои молитвы стали на колени.
Господь судил мне кончить жизнь во рву.
Лежала степь – волчцы да черепица,
Пришёл кирдык в ежовых рукавицах.
Едва ли я до смерти доживу.
Тогда-то и подался я на Север –
Там легче отделить зерно от плевел.
Не знало время, что его в обрез.
Всяк Божий день меняется погода,
И не добрать до вечности полгода.
На помыслах поставлен жирный крест.
Щенок и кот – друзья по малолюдью
Гоняют птиц и дышат полной грудью.
Счастливые! Чего им не дышать?
Набить брюшко да учинить проказу…
Привычка жить рождается не сразу.
У них талант – хозяев утешать.
Жизнь, как кроссворд, не разгадать по клетке.
В четвёртый год последней пятилетки
Я рассказал бы вам судьбу мою.
Но окликают, свесившись с подножки,
И Райсобес мне начисляет крошки,
И критик зол: невесело пою.
* * *
Густеет ночь. Пурга прошла;
Созвездий крупная окрошка
Слоится в воздухе села.
Икает пьяная гармошка.
Не разберёшь – олень, тюлень? –
Перемещаются во мраке.
Мозги и чумы набекрень,
И в груду свалены собаки.
Повсюду тундра и покой;
Каюры маленького роста.
Над ними крыши никакой –
Они подходят к жизни просто.
Отгул. Погода хороша,
Когда ни тяжести, ни звука,
И время длится не спеша,
И жизнь – занятная наука…
* * *
Приходит стужа, она всегда
Со всеми в тундре на ты:
Твердеют лужи, и кол-звезда
Мерцает из пустоты.
Чухна в кухлянках своих меховых.
Творения тварный цех.
Внутри Земли гудит маховик –
Идёт жестокий отсев.
Здесь был народ, и ушёл народ –
В пургу, в буран, в никуда.
Но вот настанет и твой черёд
Уйти по его следам.
И ты свой сор за собой прибрал –
Кострища, обрывки строк,
Подмёл, почистил Сибирь, Урал,
Хребтов слоёный пирог.
Зимой земля себе не равна.
Мы – вброд, но компас наш врёт –
В снегу по пояс, и Ангел к нам
Крылами в снегах гребёт.
* * *
Мозглость. И за окном темно,
Словно набросила осень на мир рядно.
За неименьем проса птицы клюют говно.
Тихою речкой льётся в стакан вино.
Молится тень моя раннесоветской сборки,
С детством голодным и следаком в подкорке,
С теми, кто в лагерный прах истолчён давно.
Что же ты, память, не спиши, мучишься, бдиши
И кулачком стариковским кому грозиши?
Не докричишься! стиснув зубы, молчи.
Всех переплавил железной системы тигель,
Но обошла тебя в тридцать кровавом гибель,
Канули в Лету жертвы и палачи.
И ничего в твоём прошлом страха и горя кроме,
Нет на тебе ни вины, ни безвинной крови.
Нищенствовал и у нищих просил взаймы.
В лица вглядишься: ни правых, ни виноватых.
Маются тени замученных, клятых, мятых
От Соловков до мёрзлых тундр Колымы.
* * *
Я рыл окопы, крыл блиндажи,
Искал могилы отцов.
И жизнь была – одни виражи,
Одни начала концов.
Полярных сияний гетеродин,
Казалось, сводил с ума.
Зиме не жалко своих седин
Для тех, чей дом Колыма.
Я стал под зябкий сполох зарниц
Белей полярной совы.
Упорней воли вот этих птиц
Меж нас не встречал, увы.
Округи выпотрошенный рудник
Вспухает, как чёрный торт,
Пурга заносит кости родных;
Как бубен, гудит простор.
Зимовщик пьяный, ругая власть,
Не знает, куда упасть.
Сквозь тундру каюр на нарте плывёт
И песню глухую поёт…
* * *
Вольные ветры гуляют над плоской,
придавленной тундрой,
Низкие тучи клоками ползут
по трясинам болот.
Тяжко и трудно вздыхает
завод многотрубный,
Тот, что болотную ржу пожирает,
а добрую сталь – выдаёт.
Тянет окалиной,
спёкшимся шлаком,
железом горелым.
А над цехами завода
полярных сияний каскад.
Разный народ у печей:
россияне,
саамы,
карелы…
Кто за густою деньгою приехал,
кто долю искать.
Где она, доля-жар-птица?
Она вроде сполохов этих,
Вдруг поманит, поиграет
и вновь растворится в ночи.
Тоже и деньги…
Легко улетают, как ветер,
Даже такие, «густые» –
от жаркой плавильной печи.
Даже такие, с надбавкой…
«Надбавка» прибавит ли света?
Мне и луча бы хватило
в несолнечной, в общем, судьбе.
Ты улыбнулась:
«Мелодия лучшая спета».
Грустно пою.
Захотелось весёлых тебе…
Жалкое детство моё
не знавало беспечных мелодий.
Что уж! Пою как умею,
негромко и грустно пою.
Как разбросало
лихим грозовым половодьем
Всю бедовавшую нашу семью!
Юные мифы уходят,
фортуна – увы! – не даётся.
Лодка судьбы
под крутым повернулась углом.
Вот и с любимой простился,
так что же теперь остаётся?
Русская странничья боль
да земле этой стылой поклон.
* * *
Когда весенний раскидай
Залепит землю липким снегом
И, расточая скипидар,
Тепло разляжется по слегам,
Как желтолицый половчин
Полумонгольского покроя,
Проглянет солнце из овчин
Косматых туч и реки вскроет.
Являя оторопь и гнев,
Зима укроется по норам.
И поплывут зерно и нефть
По рекам Севера к поморам.
И на распластанных плотах
Хмельны от сини плотогоны,
И бабы в ситцевых платках
Помашут грустно с косогора.
Тогда в дорогу соберусь
И я, влеком неясным чувством,
И растворит родная Русь
Меня в своих пространствах грустных.
Юрий Николаевич Могутин родился в 1937 году в семье дипломата, репрессированного в 1938 году – приговорённого к высшей мере, заменённой 25-ю годами лагерей. Вместе с матерью, как ЧСВН (члены семьи врага народа) был выслан из Москвы. Детство Ю. Могутина прошло в эвакуации на Урале и в разрушенном войной Сталинграде. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского пединститута, преподавал в Забайкалье русский язык, работал в сибирских газетах. Окончил Высшие литературные курсы. Член Союза писателей СССР. Автор многих книг стихов и прозы и многочисленных публикаций в центральной и региональной печати. В частности, написал исторический роман об освоении Сибири «Сокровища Аба-Туры» (Новосибирск, 1978), а также составил и перевёл сборник стихов карельских поэтов «Берестяная котомка» (М.: Детская итература, 1990). Лауреат Горьковской литературной премии и премий «толстых» журналов.
В последние годы полностью ослеп, но продолжает сочинять стихи. Живёт в Москве.
Опубликовано в журнале «Мир Севера», № 6, 2019.
Добавить комментарий